Чаепитие

География

Витя шёл на учёбу, изредка пиная листья, и думал о школе. Зачем-то он решил раздавить не менее пятидесяти сухих листов, а раз решил – выполняй. Если не выполнить, случится что-то непоправимое, в этом сомнений не было.

К концу октября напряжение по учёбе обычно достигало пика и приходилось трудиться, как никогда в году. Почему-то в его школе было всё не так, как в тех школах, которые показывали в кино или о которых рассказывали в книгах. Ничего выдающегося, ничего необычного, но всё неправильно.

Историю вела женщина неопределённого возраста, которую все звали просто Лидией. Возможно, у неё даже и не было никакого отчества – по крайней мере, себя она просила называть по имени (но на «вы») и была удивительно неприметной. Тем не менее, её уважали за мягкий нрав и умение интересно подать скучные выкладки из учебников.

Магнолия Степановна, учительница биологии, тоже, конечно, не подарок, но может иногда войти в положение и не ставить сразу двойку за пропущенное домашнее задание или по глупости запоротую контрольную. Ругается она при том очень часто, но Витя её вполне понимает – с её-то весом трудно иметь лёгкий характер. Это только в книжках все толстяки добрые, а в реальности Магнолия Степановна подобно улитке оставляет за собой влажный след пота, с трудом таская себя по школьным лестницам, постоянно чертыхается и проклинает себя, других и весь мир. Сколько она весит, неужели уже за два центнера перевалило?

Учитель русского языка и литературы – забавный человек. Высокий, в очках и немножко не от мира сего, как сказала о нём мама (интересно, а от какого мира тогда?). Он бывает удивительно косноязычным – возможно, это как-то связано с тем, что у него украинская фамилия. Забавная, кстати, но постоянно вылетает из памяти. Разговаривает Андрей Романович сбивчиво, иногда чуть-чуть заикается. К слову, он недавно позвал Витю к себе на дополнительные занятия. Чудак-человек, сам бы своей дикцией занялся, раз свободного времени много.

Осталось тридцать четыре сухих кленовых листа.

Но больше всего загадок вокруг географии. Витя не страдал проблемами с памятью, но он не знал, как зовут учителя географии. Когда его представляли, это почему-то быстро вымарывалось из памяти, оставляя в ней только скомканное и нечленораздельное подобие имени. Сам он практически не терпел вопросов или обращений от учеников, поэтому его уроки были больше похожи на институтские лекции, о которых Вите рассказывал старший брат – там просто приходил преподаватель и почти час рассказывал материал. Чтобы это не было похоже на бездумное озвучивание учебника, рассказ перемежался историями и примерами из производственной практики, а иногда (но очень редко) на лекцию могли позвать квалифицированного специалиста, который важно кивал всю лекцию и мог раз-два схематично изобразить трясущейся рукой на доске тот или иной техпроцесс, а потом сбегал вместе с преподавателем, возможно пить водку. На уроках географии в школе никаких приглашённых гостей не было, но пролетали они так же стремительно: учитель быстро-быстро что-то рассказывал, после чего велел читать учебник с определённой страницы, пока не прозвенит звонок. Знания он оценивал заочно, собирая тетради с контрольными работами и возвращая их на следующий день с уже выставленными оценками.

Пятьдесять жёлтых листов были раздавлены, а до школы оставалось ещё несколько сотен метров. Гармонии нет. Более того, большие часы на входе показывали, что до первого урока осталось ещё полчаса. И тут Витю озарило: можно, наконец, попробовать разыскать географа и спросить у него то, что его беспокоило уже не первую неделю.

Географ был в своём кабинете. С постным видом он листал чью-то тетрадь, но явно при этом думал о своём – тетрадь была перевёрнута, Витя это сразу заметил. Он постучался в косяк двери, которая была открыта, и учитель встрепенулся, едва не смахнув тетрадь. Педагог был недоволен тем, что его отвлекают, но разрешил пройти. Витя немедленно положил на первую парту учебник.

– Я заметил вот что, – торжественно сказал он. – Ещё неделю назад вот тут была целая глава про страну Арбанию. Там развитая текстильная промышленность и население скоро будет миллион человек. А теперь её даже на карте нет. Почему?

Витя открыл разворот с картой, под который заранее подложил указательный палец, и развернул учебник к учителю. Тот в свою очередь сморщил недовольное, брезгливое лицо, наклонился, присмотрелся и внезапно посерел. Это была не фигура речи – он буквально в считанные мгновения стал весь чёрно-белым, кроме одежды. Кожа теперь была разных оттенков серого, белки глаз стали неестественно белыми, похожими на лист выбеленной бумаги, а русые волосы напротив потемнели до смольного чёрного. Географ стал похож на героя довоенного диснеевского мультфильма. Его нижняя губа несколько раз дёрнулась, затем он встал и молча вышел за дверь. Наступила тишина и Вите стал очень неуютно – так, как никогда не было ни до, ни после.

Этого человека Витя больше никогда не видел – на следующий день школьникам объявили, что теперь географию будет вести историчка Лидия. К самому Вите никто не подходил и ничего не спрашивал, и это было для него огромным облегчением, ведь больше всего его испугало не увиденное и даже не загадочное исчезновение Чёрт-знает-как-его-тама, а смутное опасение, что это всё сам он устроил своим дурацким вопросом, и взрослые с него за это и спросят. Удостоверившись, что этого не случится, Витя больше не искал странностей в учебнике, стал слегка хуже учиться и добился того, чего хотел больше всего: теперь в его жизни ничего странного не происходило.

Время понесло мальчика Витю, словно сумасшедшая тройка. Сначала он дорос до студента Виктора, потом стал целым Виктором Остаповичем Тумановым – известным писателем-фантастом. Пронеся через всё это время эту странную историю, он боялся её излагать – то думал о том, что произошло с географом (теперь именно эта деталь стала самой страшной частью в истории), то просто считал, что всё это слишком абсурдно даже для фантастического романа.

Но годы брали своё. Виктор Остапович забурел, волосы на его голове облетели как осенние листья, которые он так беззаботно пинал сорок лет тому назад, и что-то похожее произошло и с идеями. Перепробовав несколько задумок, казавшихся грандиозными после почти довершённой бутылки финской водки, писатель убедился – стоит попытаться их огранить, превратить в продукт литературный для широкого круга читателей, как они начинают приобретать неблаговидные формы и неотвратимо разваливаются под тяжестью собственной уродливости.

И тогда отчаянное желание сохранить творческую потенцию одержало верх над страхом. Не сразу, не через месяц и не через год, но Виктор Остапович ещё с самого начала знал, что так и случится, и дальше попросту убеждал сам себя в неизбежности написания этой книги. Самой важной книги. В её основу он положил именно эту историю, произошедшую с ним в школе, и постепенно развил её в полноценный фантастический сюжет, в котором были и космические пришельцы, и заговор властьимущих негодяев, и герой, пытающийся спасти если не весь мир, то хотя бы одну страну – достаточно скромно по сравнению с изначальной задумкой, недостаточно масштабно, чтобы превратить всё в буффонаду. То что надо.

Виктор Остапович не мог определиться с концовкой. Хорошая казалась ему подсознательным желанием избавиться от заработанного в детстве страха, что он считал недопустимой слабостью. Плохая концовка ему нравилась ещё меньше – от неё веяло такой безысходностью и пустотой, что он сторонился её практически на инстинктивном уровне. Взвешивая все «за» и «против», Виктор Остапович едва не сломал воображаемые весы, а в итоге плюнул и поручил этот вопрос своей супруге, вручив ей два варианта рукописи и делегировав все дальнейшие отношения с издательством. Сам же он объявил, что уехал лечиться в санаторий и контактов ни с кем иметь не желает, а также строго-настрого велел никому его не искать. За былые заслуги такой трюк ему со скрипом, но позволили – тем более, что деятель культуры действительно отбыл в один южный городок на целый месяц.

«К чёрту всё, – думал он, наблюдая, как за грязным окном пассажирского вагона мелькают деревянные столбы, бесконечные заросли и покосившиеся избушки. – Мне очень надо отдохнуть. Мне надо меньше думать. Мне надо больше спать».

Такое состояние он испытывал после каждой дописанной книги и считал его главным критерием хорошо выполненной работы. Если смертельная усталость и апатия ко всему не наступали, он немедленно приступал к новой работе – и так, пока силы не закончатся. Поэтому глядя за окно бесцветными серыми глазами, которые не щурились даже от восходящего солнца, в глубине души он всё-таки был доволен собой.

Прекрасно отдохнув с куртизанками, Виктор Остапович ощутил, что восстановился после вымотавшего его романа, и вернулся домой досрочно, спустя три недели. По возвращению он узнал, что его творение уже вышло в печать и получило первые хвалебные рецензии. Небо не упало, земля не разверзлась, реки не вышли из берегов, а что самое главное, никто не вышел за дверь, лишившись цвета. Несколько дней он не знал, какую концовку выбрала его жена и что об этом сказало издательство – настолько размытыми были формулировки критиков и настолько хвалебным был общий их тон, что автора не слишком интересовало, какие именно аспекты они хвалят. Главное, что приняли.

Но затем всё-таки прогремел гром.

История про загадочную Арбанию красной линией проходила через весь сюжет и Виктор Остапович долго думал, не изменить ли ему название этой вымышленной страны. Потом он устал думать и просто оставил всё, как было. Есть ли разница, как назвать вымышленную страну, если она вымышленная? История про географа переписывалась не менее трёх раз, а в итоге тоже была возвращена в исходный вид. Всё равно, думал автор, это или ложная память, или слишком реалистичный сон, или ещё какая чепуха.

«Не слишком уважаемый Виктор Остапович! – обращался пока ещё безымянный автор письма, написанного аккуратным, почти чертёжным шрифтом. – Раньше я ваши книги не читал совсем, точнее считал их бездарной писаниной. Но недавно я вышел на пенсию, а на пенсии, как известно всем нормальным людям, человек должен или лечиться, или работать Сторожем».

Слово «Сторож» было написано с прописной буквы и при первом его появлении, и дальше. Виктор Остапович хмыкнул, пожал плечами и поправил очки.

Автор писал, что сторожу (а точнее, Сторожу) в дачном посёлке решительно нечем заняться, а поэтому он всё же прочитал новый роман Виктора Остаповича и больше не считает его творчество «бездарной писаниной».

«Это даже и не бездарность, а просто полное говно, вот что это такое», – сообщал пенсионер.

Далее он перешёл на более дружелюбный тон и сообщил, что его крайне заинтересовала одна деталь.

«Страну Арбанию я сам видел в географическом атласе. Сомневался. Может, стариковская память, а может и сотрясение. По голове я от покойного отца часто получал. А вот прочитал вашу писанину и вспомнил, что точно видел. И этот атлас я нашёл на антресолях. Неделю искал, весь в пыли выпачкался, надышался этим хуже, чем на хлебокомбинате. Нашёл. В этом атласе по сей день такая страна. Я вам больше скажу: только там она и есть, потому как больше про неё ни одна живая душа не знает, кого ни спрошу. Ваше говно-то у нас не читают. И откуда она у вас в ваших писульках появилась – теперь для меня большая загадка. Угадали, что ли? Без особого уважения, Иван Данилович».

Автор письма перестал быть безымянным Сторожем. И стал огромной проблемой.

Неужели не сон?

Спустя день Виктор Остапович уже брёл по просёлочной дороге, матерясь на чём свет стоит. Председательский «козлик» отвёз его от железнодорожной станции до почты, а дальше пришлось искать автора письма самостоятельно. Писатель если и не ожидал, что деревенские жители его узнают и понесут, ликуя, на руках, то хотя бы рассчитывал, что в деревне вообще будут люди, которые ему помогут. Но каждый двор и каждый дом были пустыми и запертыми. Расстояние между ними всё увеличивалось, а дорожка становилась у́же. Наконец, Виктор Остапович добрёл до небольшого пролеска, прошёл через луг. Его нос, уже похожий на клубнику от неумеренных возлияний, помноженных на возраст, вдруг учуял насыщенный запах хвои. За лугом оказался сосновый бор, вдоль которого протянулся небольшой дачный кооператив. Солнце начинало заходить и уже понемногу окрашивало пространство в золотистые цвета – в таком свете сосны, домики, даже столбы и провисающие между ними провода выглядели особенно живописно. Отнюдь не живописно выглядел только сумрачного вида пожилой мужчина, высокий и сгорбленный, который ехал навстречу Виктору Остаповичу на велосипеде не по размеру, и приветствовал его угрюмым взглядом и фразой: «Припёрся всё-таки, писака хренов».

Иван Данилович в реальной жизни оказался совсем не таким многословным, каким был в письме, но спорить с ним по поводу его литературных оценок желания не возникало – совершенно всё в нём выдавало человека из трудовой династии. Рафинированно интеллигентный и, чего греха таить, несколько развращённый жизнью успешного писателя Виктор Остапович чувствовал себя рядом с ним неловко, как будто что-то украл у него, и все об этом знают.

Иван Данилович спешился и проводил гостя до своей будки, в которой триумфально извлёк с полки под потолком пыльную книгу с потрёпанной обложкой. Картон с неё сползал лохмотьями, но на нём ещё читались буквы «АТЛ». Сторож водрузил книгу на стол, послюнявил палец и потянул за ленту-закладку. Внутри сохранность книги была куда как лучше – бумага пожелтела, буквы посерели, но всё отлично читалось. Хозяин атласа ткнул пальцем в карту на левой странице.

– Вот! Республика Арбания.

Виктор Остапович отчётливо прочитал это название и вгляделся в контуры страны. Небольшое государство имело полуостров размером с добрую половину его территории. Массивный перешеек соединял его с материковой частью, отгороженной от соседей горным хребтом. По всей площади через строго отмеренное расстояние были чётко пропечатаны буквы, формирующие название.

Виктор Остапович посерел – его лицо моментально подёрнулось сероватой дымкой, которая будто бы жадно впечаталась в его черты и намертво к ним прикипела. Он встал и не зашагал к двери, а начал двигаться туда неестественными движениями, отдалённо похожими на ходьбу. Кто-то невидимый – точно не сам писатель – уверенным движением захлопнул за ним дверь, и с тех пор больше его никто не видел.

Иван Данилович в этот день не спал, а на следующее утро направился к своему старому другу Михаилу Геннадьевичу в многоквартирный дом с крученой мраморной лестницей в подъезде, с натёртыми воском полами, строгим консьержем на входе, четырёхметровыми потолками и неплотно закрытыми входными дверьми. Михаил Геннадьевич когда-то служил Где Надо, а уже в 50 лет стал почётным пенсионером. По слухам, он не только поддерживал тесные связи с коллегами, но и бывал полезен наименее опытным из них – словом, не стареют душой ветераны.

Владелец квартиры принимал с теплом, но гостю было не до любезностей – он сбивчиво рассказал, как стал свидетелем исчезновения знаменитого писателя, а как только они зашли в рабочий кабинет, вывалил на стол атлас и вопреки протестам последнего потянул за ленту-закладку и вновь ткнул пальцем в карту.

– И всё вот поэтому! – сказал он одновременно с раздражением и дрожью в голосе.

Михаил Геннадьевич мягким, но настойчивым движением убрал руку гостя со страницы, бегло взглянул туда, отодвинул книгу в сторону и быстро её захлопнул. Иван Данилович в этот момент сам начал сереть, но хозяин дома дал ему несколько пощёчин – без любого пиетета, но и без злости и раздражения, скорее с чёткостью движений врача, который знает, что делает, но едва ли концептуально отличает пациента от техники, которую надо починить. Так же бьют сзади по корпусу старый телевизор, когда он начинает барахлить, но делает это впервые за вечер. И эффект оказался тоже примерно как с телевизором – Иван Данилович ещё немного помигал чёрно-белыми тонами и снова стал розовым, как поросёнок. Глаза заблестели пуще обычного.

Михаил Геннадьевич усадил его в кресло и сам сел напротив него.

– Ты лучше газеты читай. Газеты – они каждый день выходят, они свежие, они надёжные. Ты же читаешь газеты?

Иван Данилович неопределённо хмыкнул.

– Газеты сейчас надёжные, – повторил владелец квартиры. – А в старье этом – мало ли выдумок. Не забивай себе голову, Ваня. Нет такой страны и не было.

Иван Данилович пожевал нижнюю губу и пожал плечами. Он хотя прослужил всю жизнь сторожем, но всё-таки был грамотным человеком, прочитавшим со скуки немало книг и не совсем лишённым дара составлять слова в предложения. Однако теперь он словно поглупел и лишь бессмысленно хлопал глазами.

Михаил Геннадьевич поставил растрескавшуюся фарфоровую кружку на ещё не вскрытое письмо, на конверте которого был пропечатан свежий штамп «Народная Республика Арбания».

– А пойдём-ка, дружок, на кухню.

– Пойдём, – Иван Данилович оживился и кивнул.

И они оба направились пить чай.

Формы жизни

Жила да была в одном небольшом городке Мёртвая Старушка. Все атрибуты были при ней: и конфеты она раздавала червивые, и выглядела не ахти, и аромат от неё был такой, который даже духами «Красная Москва» не перебить. «Красной Москвы» у неё, кстати, были стратегические запасы, которых при необходимости хватило бы до второго пришествия, а может и для того, чтобы предотвратить второе пришествие.

Читатель скорее всего подумал: эка невидаль, все старухи такие.

Но проблема была в том, что как минимум один раз она умерла и все соседи об этом хорошо помнили. Через неделю схоронили. А ещё через неделю Старушка вновь начала мелькать у себя в окошке на первом этаже, суетилась, ворчала. Снарядили делегацию с крестами (но на всякий случай под одеждой). Постучались – открыла, спросила, чего припёрлись, припомнила, кто на похороны не скидывался. В общем, вроде бы и померла, а вроде бы и не изменилось ничего.

Сильно никто не удивился. Там, где смерть считается обыденной, нельзя ждать больших восторгов и от воскрешения. Кто туда, кто сюда, а жизнь продолжается. Сама Старушка тоже не выглядела удивлённее, чем при жизни, а на все вопросы отмахивалась – но опять же, так она делала и раньше.

Участковый узнал, пришёл и внимательно, по-милицейски осмотрел Старушку. Потом сказал, что у него в армии ещё и не такой был случай, да и вообще – не забирать же свидетельство о смерти обратно. Хотя по-хорошему, может, и стоило, ведь усопшая первое время очень недовольна была из-за того, что ей пенсию платить прекратили. Но привыкла, освоилась; много ли мёртвым надо?

Так бы все благополучно и забыли об этой истории, ведь есть у большинства людей одна особенность, пугающая меньшинство, – способность увидеть самые чудесные чудеса и невероятные события, кивнуть и преспокойно жить дальше, не попытавшись выяснить природу увиденного. Вот только в этот раз так не удалось.

Майским утром ребятня во дворе гоняла мяч и в какой-то момент он улетел прямо в раскрытое окно к Старушке на первом этаже. За окном был таинственный полумрак, который явно не располагал к себе, но по итогам совещания с одноклассниками автор гола всё-таки полез туда забирать мяч, надеясь, что не встретит хозяйку квартиры.

Что происходило в квартире, так и останется тайной, но вскоре оттуда раздались бессвязные вопли ужаса, перемежающиеся криками «Пустите!». Потребовалось полминуты, чтобы они окончательно затихли, а затем на балконе появилась хозяйка жилья.

Этим утром Старушка выглядела немного хищнее обычного – в частности, она скалилась сотней-другой острых окровавленных зубов-кинжалов, потом выбросила голову неудачливого футболиста обратно во двор и вновь скрылась в полумраке извивающимися движениями. Поскольку раньше за ней такого не водилось, дети пришли в ужас и разбежались, а на шум вышел Иван Никифорович – местный трудовик. Осмотрев место происшествия, он неловко отпинал голову в кусты, чтобы не смущала народ, и пошёл звонить Куда Надо.

На вызов приехали двое людей в тёмно-серых халатах на стареньком трофейном грузовике, представившиеся дезинфекторами. Один из них, который сидел за рулём, был в очках, а рядом с ним сидел второй – с большими усами. Больше запоминающихся примет у них не обнаружилось, да им, впрочем, и не полагалось.

Переговорив с Иваном Никифоровичем, который плевался слюной и активно тыкал пальцем с жёлтым ногтем на окно с загадочным полумраком, дезинфекторы вновь завели машину и отъехали на десяток метров. Усатый высунулся в окно и начал играть на дудке какую-то нелепую мелодию, а водитель вышел, достал из-под своего сиденья лопату и облокотился на кузов, зевая. Вокруг начала собираться толпа.

Спустя долгие несколько минут во двор вышла Старушка – она не осатанело выскочила из окна, а прошла через подъезд, выглядела абсолютно миловидно и кажется, уже успела переодеться в чистое. Никаких сотен заострённых зубьев не было и в помине, на её лице сияла тёплая улыбка, а уголки глаз опустились – так, словно ей было слегка стыдно. Её светлые голубые глаза источали мир и дружелюбие и если бы не голова мальчика-футболиста, укоризненно смотревшая на всё это из-под куста, Старушку бы обняли всем двором, расцеловали и отпустили бы с миром.

Не говоря ни слова, она медленно брела к источнику звука, но второй дезинфектор жестом остановил её. Старушка подняла на него умиротворённый взгляд, он взглянул ей в глаза, тоже улыбнулся и немедленно влепил ей затрещину такой силы, что она пролетела метр и упала. Не теряя времени, он схватился за лопату, подскочил к лежащей Старушке и несколькими отточенными движениями разрубил её напополам. Обе половинки начали стремительно терять прежнюю форму и принялись дёргаться. В конце концов из старушечьей одежды выползли два бесформенных кровоточащих куска тёмно-серой плоти, которые начали активно извиваться и таким образом попытались уползти в разные стороны. Специалист немедленно разрубил их ещё на несколько частей, после чего уже весь двор был залит отвратительного вида жижей серо-бурого цвета, а шевеление прекратилось.

Дезинфектор ещё несколько секунд пристально посмотрел на оставленные им ошмётки, убедился, что они уже не оживут, и повернулся к ошеломлённой толпе.

– Эти твари, граждане, обитают на кладбищах. Кладбищенские исполинские черви. Те ещё затейники, – объявил он. – Заселяются в таких вот ничего не подозревающих старух после их похорон, тщательно под них мимикрируют и приползают обратно по адресу постоянного проживания к родственникам, которые опять же ничего не подозревают. И живут там, паразитируют на нашем развитом обществе в целом и отдельно взятых семьях в частности, пока их не переклинит, и не случится вот такое...

Дезинфектор брезгливо посмотрел на голову под кустом.

– Так они разумные? – спросил кто-то из толпы. – Полгода бабкой прикидываться – это же какие мозги надо иметь.

Второй дезинфектор, игравший на дудочке, насупился и вышел из машины.

– Разум – это свойство высших существ. Уровня не менее секретаря горкома, – строго сказал он. – А вы тут все, чай, не академики. Вами прикидываться – много ума не надо.

Толпа начала переглядываться и понимающе кивать, раздались приглушённые реплики: «Да уж, не академики».

– Товарищи дезинфекторы, – Иван Никифорович вышел вперёд и поднял скрюченный указательный палец. – Я вот как педагог-ударник хочу такой вопрос задать: а обязательно ли убивать? Не гуманнее было бы это, с позволения сказать, существо, в мешок положить и в лесополосе где-то прикопать живьём?

Теперь и дезинфектор в очках приобрёл строгий вид.

– Лесополосу, уважаемый, тоже посещают люди. Граждане огородники, граждане наркоманы... Дети опять-таки, которые тоже граждане, – ответил он.

Иван Никифорович смутился, а дезинфектор немного помолчал и зачем-то облизал палец.

– Что самое главное, товарищи, так это то, что сознательность на должном уровне не проявлена, – напомнил он. – Если бы хоть кто-то поступил правильно и сообщил Куда Надо, что у вас старухи оживают, мы бы раньше приехали. Если бы все сразу сообщали куда надо, то глядишь, всё бы иначе было. Хорошо хоть Иван Никифорович позвонил в органы, а не разводил самодеятельность.

Иван Никифорович зарделся и скромно улыбнулся в усы.

– Бывает, конечно, и иначе, – дезинфектор стал менее строгим. – Не далее как в прошлом году вызвали на очень похожий случай. Говорят, на бабку свидетельство о смерти пришло, даже похоронные выписали, а ей хоть бы хны, никак не хочет соответствовать документу. Приехал, старушенция наиподозрительнейшая. Я вокруг неё хожу-обхаживаю, думаю-думаю. А потом ей в харю дихлофосом брызнул, она упала и давай корчиться. Ну, думаю, точно насекомое. И голову ей лопатой – хрясь! Все стоят забрызганные, смотрят, вот как вы сейчас. А ничего не происходит. Старуха-то настоящая оказалась, просто дихлофос не любила. Стали разбираться. Получилось, что и не помирала она, просто в документах напутали. Ну, после моего вмешательства пришлось всё-таки хоронить, тут уж без вариантов.

Все засмеялись и начали по очереди подходить к дезинфектору и по-дружески хлопать его по плечу. Его очки запотели, а на его лице была скромная, милая улыбка, чем-то похожая на старушечью. Когда это сделал каждый, толпа, не сговариваясь, пошла пить чай, кроме милиционера, который только сделал вид, что засмеялся, а на самом деле нахмурился и записал про услышанное в блокнот, поскольку явственно увидел признаки убийства по неосторожности. Он ещё некоторое время с неприязнью смотрел на дезинфектора, с которым рядом неспешно шли добрые люди и о чём-то с ним советовались, а потом опустил взгляд обратно в блокнот. Там красовались совершенно бессмысленные каракули, лишь имитировавшие текст и к тому же увенчанные схематичным рисунком неприличного содержания. Милиционер пожал плечами, спрятал блокнот и тоже пошёл пить чай.

Паразиты

Все ожидали, что атака инопланетян если и произойдёт, то исключительно как в кино: например, ими окажутся чудовища, которые напрыгивают на голову и восседая на ней, грозят оттуда щупальцами тем, кто ещё не заражён – и на вас мой брат найдётся. Или зубастые черви, торжественно выпрыгивающие прямо из живота носителей: «А вот и я! Не ждали, суки?»

Но всё получилось совсем иначе.

Пришельцы оказались совершенно нематериальными, представляющими собой не то излучение, не то сгусток энергии. С живыми существами, привычными землянам, их роднило только то, что они были отдельными единицами, способными перемещаться, воздействовать на окружающий мир, поглощать его дары. И умирать.

Умирать, впрочем, пришельцы не очень хотели, и способ выжить выбрали не слишком оригинальный: агрессивное паразитирование в человеческих телах. Не обладая поначалу выраженной собственной личностью, они постепенно брали под контроль мозг своего носителя, осваивались в его чертогах и начинали эксплуатировать изъяны человеческого общества на всю катушку. Человек, в которого вселился пришелец, сначала как будто тяжело заболевал и несколько дней проводил в полубессознательном состоянии, потом «выздоравливал» – но с каждым днём это был уже все меньше он. День за днём паразит постепенно перехватывал на себя рычаги управления, начинал участвовать в принятии решений и со временем становился полноправной личностью, целиком вытесняя старую.

Решения, которые принимали вселившиеся в людей пришельцы, были предельно примитивными – они считали достойной целью любое сугубо математическое и сиюминутное преимущество, а моральные принципы отбрасывали, как непонятные переусложнения. Человек, личность которого уже была окончательно поглощена инопланетянином, мог без зазрения совести сожрать кого-нибудь из близких лишь потому что испытал чувство голода, а в холодильнике было пусто или он просто не вспомнил про холодильник. Иногда, впрочем, близкий сам съедал заражённого, поскольку тоже был заражён. Некоторые инопланетные особи оказались поумнее – они мимикрировали под людей дольше и качественнее, но всё равно в конце концов шли на малоосмысленное насилие.

В мире придумывали много способов противостоять вторжению – находились способы выявлять и даже выгонять вселившихся паразитов, а последние этому противостояли и стремительно эволюционировали. За считанные месяцы пробовали десятки разных способов взять ситуацию под контроль, из них выделили самые действенные, но и те со временем прекращали работать.

Самые мудрые правители сразу поняли: надо поручить разобраться с этим армии. В конце концов, практика уже показала, что при правильно поставленном приказе армия справяется со строительством дорог, сбором налогов и постановкой балета. А если задача не будет выполнена, никто не посмеет сказать, что её не пытались выполнить.

Воевать с инопланетянами поручили специальному армейскому научному подразделению, возглавляемому не менее специальным Генералом, который годился только для этого, а для всего остального, соответственно, не годился. Много лет назад при Строгом Вожде, когда он ещё не был генералом, он следил за тем, чтобы Учёные сильно много о себе не думали и помнили, что на каждый их котангенс и четверной хорей у народа найдётся кованым сапогом по жопе.

В годы Большой Войны Учёные, кто дожил, внесли свой вклад, но если бы не кованый сапог, наверняка бы побежали к Их Вождю. Он к слову был почти как Наш Вождь, хотя намного истеричнее – всё суетился, кричал, ставил ультиматумы, и в конце концов проиграл. Потому что суета города не берёт, города берёт хладнокровие. И ещё реактивная артиллерия.

Впоследствии наступили совсем другие времена и на фоне обнажившей все неприглядности оттепели было решено, что Генерал сам станет одним из учёных – ему выдали для солидности профессорские погоны и словарик, откуда можно было почерпнуть всякие умные слова. Генералу доверяли научные встречи с иностранными коллегами, но поскольку умные слова он так и не выучил, то каждый раз открывал словарь, мусолил страницы и по слогам читал приглянувшееся на этот раз слово, а затем поднимал на собеседника свою бычью голову с пульсирующими от напряжения венами и говорил: «Во как!». Иностранная профессура всякий раз оставалась впечатлена.

Настоящие Учёные от такого руководителя сначала были в ужасе, а потом просто плевались, но деваться им было некуда – всё-таки не могли Народ и Правительство доверить важные международные дела людям в очках и с картавостью.

Взаимодействие с Учёными у Генерала строилось следующим образом.

Генерал знал, что все они без исключения – гниды и предатели. Правильнее было бы сказать «был уверен», но это была уверенность тяжеловесная и не терпящая возражений, которая давно уже заслужила более весомого слова. Поэтому – знал. И относился к этому по-философски. В голове у него родилась аналогия с граммофоном, который с одной стороны чрезвычайно хрупкий и совершенно не выдерживает марш-броска, будучи помещённым в вещмешок, а с другой стороны, в своём роде незаменим, когда используется по назначению. Генерал втайне уважал Учёных за их незаменимость, но презирал за мягкотелость и подверженность слабостям, отвлекающим от службы.

В свою очередь Учёные знали, что Генерал – дуболом и солдафон, который по определению Природы, по сущности своей не способен ощущать тонкие материи, мыслить глубже, чем положено, и проявлять какие-то человеческие чувства, опять же, кроме тех, которые положены. Они презирали его за такой примитивный склад ума, но втайне уважали за вес слова и исполнительность, свойственную скорее мифическому голему, но не живому человеку.

Когда Генералу поручили бороться с инопланетянами, оказалось, что первым делом он с наиболее доверенными Учёными должен отправиться в дружественную Народную Республику А., полное название которой засекретили.

– Сам погибай, а друзей выручай, – надзидательно сказал Наивысший Руководитель.

– Есть самому погибать, – козырнул Генерал.

Во время заграничных командировок Генерал усвоил ряд закономерностей. Например, по размеру усов Правителя можно было определить, насколько хорошо идут дела в стране. Как правило, чем больше были усы, тем безоблачнее была жизнь населения – газеты, по крайней мере, только об этом и писали. Правители с усами пожиже, как правило, держались от госпереворота к госперевороту и редко правили долго. Наконец, правители без усов назывались Политиками, а Генерал считал их скорее временщиками. Все они были мерзкими, скользкими типами – не могли сформулировать внятную государственную идеологию, допускали полнейшую вакханалию в прессе и сдавались после первого залпа танков повстанцев по дому правительства.

В Народной Республике А., как отметил Генерал сразу по прибытии, размеры усов Правителя находились в рамках удовлетворительного, а кроме того, число его портретов на квадратный метр уже в аэропорту превышало все разумные пределы – последнее тоже считалось хорошим знаком.

Дела с Паразитами в стране обстояли неважно. Местная медицина, а потом и местная армия уже признали своё бессилие в их изгнании. Каждый день сотнями они вселялись в людей, больницы ломились от лежачих пациентов, но главный ад начинался после их выписки. Криминальные хроники зашкаливали, республика понемногу тонула в крови от бытовых преступлений, причём ужасающе бессмысленных и глупых.

Командировка длилась уже неделю, но результатов не было. Военное положение с немедленным расстрелом за тяжкие преступления действовало с первого же дня, причём приговоры приводили в исполнение прямо на месте злодеяния, но инопланетян это никак не пугало. Чтобы они не переселялись в новые тела, вместо моргов по всему городу в полную мощь заработали крематории – как старые, так и импровизированные новые. На улицах аппетитно пахло выпечкой, а в небе стоял густой смог, который, впрочем, наблюдался и раньше из-за местного Комбината. В конце концов сам Комбинат тоже задействовали для сжигания тел. Население стремительно сокращалось, но число заражённых и число совершаемых ими преступлений никак не падало.

– Вы что тут вообще производите? – поинтересовался Генерал, инспектируя предприятие в день его перепрофилирования.

– Всякое, – пожал плечами Специальный Человек в строительной каске, проводивший гостю экскурсию. – Мы, честно говоря, и сами до конца не знаем. В первом цехе плавят, в третьем – формуют, в пятом – отливают. Остальные цехи секретные, но между нами говоря, там всё примерно то же самое.

– Теперь будете круглосуточно жечь.

Специальный Человек лишь пожал плечами.

Прошла ещё неделя, но дела лучше не становились. Более того, удалось подсчитать, что ещё год такой борьбы и населённый пункт вымрет окончательно, а вместе с ним остановится и Комбинат. Допустить такое было никак нельзя – город считался предприятиеобразующим. Узнав об этом, Генерал снова попытался выяснить, что же такое важное производят на Комбинате, но вновь потерпел в этом деле неудачу, а потом ему позвонил лично Правитель Народной Республики А. и процитировал мудрость предков:

– Если ты пытаешься познать какие-то вещи, но терпишь неудачу за неудачей, задумайся: «А моего ли собачьего ума это дело?» – раздражённо и с акцентом сказал он. – Мы вас позвали, чтобы вы решали проблему, а не разбирались в ней. Иначе ваша тощая иностранная задница должна с позором убираться обратно.

Генерал был возмущён подобной манерой разговора и отказался продолжать беседу, но оказалось, что Правитель позвонил ещё и Главнокомандующему. Сила начальственного гнева помогла: Генерал взялся за спасение города с удвоенным рвением. Ещё в течение недели были перепробованы такие инновационные методы, как воздушное освящение наиболее проблемных районов, их воздушное посыпание дустом, а потом и оба метода сразу. На день наступило затишье, но вскоре пришло известие: засидевшийся в лейтенантах милиционер взял казённый автомат, расстрелял непосредственных командиров, сдал автомат обратно в оружейную комнату и начал ждать повышения по службе.

Тусклым осенним вечером Генерал сидел в оперативном штабе и слушал доклады в исполнении Первого Учёного. Ничего нового в них не было – цифры по заражённым оставались прежними, патроны подвозили стабильно, медленно увеличивалась доля предотвращённых преступлений. Три солдата не то сами стали жертвами паразитов, не то просто простудились с наступлением холодов – слегли, начали температурить, терять сознание. Их отправили в реанимацию, но поскольку за этой вывеской, как и за многими другими, давно скрывался крематорий, истину было уже не установить и Генералу пришлось подчёркивать нужные слова в типовых похоронках. Учёные продолжали биться над проблемой, выдавая всё более абсурдные и дорогостоящие способы её решения. С каждым днём казалось, что победа всё эфемернее, и со временем инопланетные паразиты вселятся вообще во всех людей без исключения, пережрут и перестреляют друг друга и Земля наконец вздохнёт с облегчением.

«Этого мы допустить никак не можем, вообще никак», – думал Генерал, сжимая кулаки.

Устав от докладов, он решил лично ознакомиться с делами последних пациентов и надел специальные очки-половинки для чтения на серебряной цепочке – они требовались для повышения градуса серьёзности в окружающей атмосфере. Убедившись в том, что линзы давно растрескались и очки только мешают читать, Генерал потребовал читать ему документы вслух.

– Вот этот гражданин, товарищ Генерал, изрубил топором собаку соседа, а сосед взял метровые садовые ножницы и такое оригами из него накромсал…

У Генерала полезли из орбит его маленькие, но свирепые поросячьи глаза.

– Отставить. Что этот натворил? – ткнул он пальцем на другую папку.

Учёный раскрыл её и пробежался глазами по титульному листу.

– Убил родную мать за то, что она мешала ему расширить жилплощадь.

– Этот?

– А это сосед того пациента, что с собакой. Про ножницы продолжать?

– Нет, – Генерал огорчённо покачал головой. – А есть не убийцы?

– Да! Вот этот, – Первый Учёный показал на ещё одну папку. – Он заперся в кладовке со своей племянницей и её подругой, обе семи лет между прочим...

– Отставить! – рявкнул Генерал.

– Но потом всё равно их убил, – негромко добавил Первый Учёный.

Наступила напряжённая тишина. Генерал пытался придумать другие пути решения проблемы, но они никак не придумывались. На лбу у него выступил пот, вены надулись и пульсировали. В это время в помещение вбежал Второй Учёный – он не стучался, не просил разрешения войти или обратиться с докладом.

– Разрешите доложить результаты экспертизы проб воздуха, – выпалил он. – Облако над городом – это не облако, это выхлопы Комбината. Пришельцы в них и сгинули, все до единого!

Генерал секунду помолчал, осмысливая сказанное, но осмыслить не смог.

– Паразиты... Они же эти, ну... Нематериальные, – с трудом сформулировал он. – Что им какие-то выхлопы?

– Выхлопы Комбината взяли гран-при на Всемирной выставке выхлопов в Лейпциге, товарищ Генерал. Убивают всё живое, материальное и нематериальное.

Генерал вздохнул, встал, упёрся в стол кулаками и посмотрел на всех исподлобья.

– Так что же это получается, товарищи? Паразитов здесь никаких нет, никто не заражён, а сводки нам что, почудились? Приснились? Что мы тут разгребаем безо всякого толку?

Первый Учёный, до этого несколько секунд стоявший с не менее напряжённым видом, чем Генерал, вдруг просиял, будто на него снизошло озарение. В полутёмном штабе от этого стало немного светлее.

– Мудаки, товарищ генерал, – торжественно объявил он в ответ на вопросительный взгляд. – Тут просто живут одни мудаки.

– Настоящие отбросы, – авторитетно подтвердил Второй Учёный. – Не люди, а мусор.

Генерал выпрямился, снял фуражку и озадаченно почесал плешь. Через несколько секунд и он просиял, но куда сдержаннее.

– Ну, это дело житейское – сказал он, – Это мы запретить не можем. Не можем ведь, товарищи?

Вся троица переглянулась и строгий Генерал немного скривил уголки своих нарисованных губ в улыбке – впервые при подчинённых, а может быть, и впервые за всю жизнь.

– Может… Может этот городок вообще надо с землёй сровнять вместе со всеми? И к чёрту Комбинат этот, – Генерал приставил большой палец к горлу и по-заговорщически подмигнул. – Когда вернёмся и сделаем доклад наверх, там наверняка так и решат.

– Так я уже доложил, – растерянно ответил Второй Учёный. – Как только выяснил, так и доложил.

В литературе и кино есть избитый приём, когда в наступившей тишине начинают оглушительно громко тикать настенные часы. Так и бы случилось и сейчас, потому что лучше момента и придумать нельзя. Но даже часы замерли в этой нехорошей тишине. Глаза Первого Учёного округлились, он схватился за голову.

– Ну пиздец нам тогда, – сказал Генерал настолько буднично, словно давно этого ждал.

Его небритые щёки вздрогнули и мышцы лица расслабились, черты начали оплывать как расплавленный парафин. Образ строгого и жестокого командира растаял на глазах, ведь служба наконец была окончена.

В подтверждение его слов со стороны окна раздался слабый, но явственно нарастающий свист.

И вскоре пить чай было уже некому.