Распад

Кажется, в природе это называется плато. Не котлованом, конечно – это термин скорее из строительства, да и размеры здесь в разы больше… Нет, плато – это всё-таки возвышенность. Значит, просто впадина. Огромная, почти что формы правильного круга. Обычно в такие впадины наливает воды после дождей, но в этом случае получилось буквально наоборот – дно усеяно раскалёнными углями, способными испарить любой дождь. Видны трещины, края которых светятся ярко-оранжевым, и вся текстура мелкая, будто кто-то рассыпал угли от костра. Рассыпал на гигантской плоской впадине километров пять в диаметре, если не больше; рассыпал по всей её поверхности. А вдалеке, там где угли кончаются, видны возвышенности – местами холмы, местами даже небольшие горы и горные гряды. На них мерцают огоньки, которые тяжело рассмотреть на таком расстоянии. Кажется, что это не угли, а скорее нечто вроде света человеческих жилищ, но… Небо черно, светит лишь гигантская площадь раскалённой земли, и светит очень плохо – не слепит, не освещает ночные облака, а очертания холмов едва различимы.

Но самым заметным и действующим на нервы стал звук. Над впадиной – сотни, тысячи мощных холодных ветров, которые то и дело со свистом уносят в тёмное небо отрывающиеся от земли искры. Все вместе они создали ужасающий, громкий и в то же время монотонный гул, который не смолкает ни на секунду. Он переливается тонами в своей глубине и скользящий поверх него свист – он настолько сильный, настолько уверенный, настолько пронизывающий, что становится ясно: он здесь всегда. Он не закончится никогда, никогда не уйдёт.

Как нечто может существовать вечно? Откуда берётся этот ветер?

Соня задумалась об этом и вдруг осознала, что тоже существует в этом пугающем месте. Она тут же перестала быть безмолвным наблюдателем – и если раньше только её ужас ничтожным, практически не слышимым воем мог влиться в адские звуки между раскаленной землёй и холодным небом, то теперь вся она начала существовать в этом жутком месте – и незамедлительно упала прямо в угли. Страх на доли секунды сковал её тело, но инстинкт самосохранения заставил вскочить. Соня видела на себе одежду, но никак не могла её рассмотреть – она понимала, что одежда сгорает на раскалённых углях, а следом начнёт гореть и она сама. Паника, первобытный и непреодолимый страх смерти захлестнули её сознание и в этот же момент она наконец ощутила чудовищную боль от ожогов.

Время словно разбилось на несколько потоков. В одном из них Соня едва не умирала от боли и жара, почти обезумев, а в другом вдруг ощутила одну только огромную обиду – она поняла, что живой отсюда ей уже не выйти, и маячащие вдалеке огоньки, похожие на человеческие жилища, где безопасно, так и останутся недосягаемыми. Ей не добежать и не спастись: она сгорит дотла, станет одним из мириад угольков, улетит искрами в небо, а там, на тёмных холмах, продолжится жизнь и снова будут зажигаться огоньки. И неважно, насколько это далеко, ведь это можно увидеть, а значит, можно было бы и попасть туда, если бы не пламя.

Потоки времени вновь слились в один. Из последних сил отпрыгнув в сторону, Соня упала и схватилась за раскалённую землю. Она отдёрнула руку и увидела, что угли выжгли на ней отвратительную дыру с тлеющими, рваными краями, за которой была лишь пустота. Не сплетения мышц и тканей, даже не абстрактная темнота, но абсолютное Ничего. Её тело тлело и теряло форму, а из прогоревших мест проглядывало то, что можно назвать небытием, отсутствием самого пространства, не говоря уже о цветах и расстояниях. Даже нечеловеческая боль не смогла затмить страх, с которым Соня впервые в своей жизни посмотрела на настоящую пустоту. Из её лёгких вырвался истошный крик, похожий на рёв, который немедленно поглотили ветра. Их свист стал невыносимо оглушительным и всё померкло.

В ночной тишине был слышен лишь звук часов. Сами часы Соне никак не удавалось разглядеть, но ей показалось, что между их ударами она услышала отголосок всепроникающего шума из её сна, и это заставило её резко вскочить. Звук, судя по всему, доносился из кухни, поэтому она пошла туда, преодолевая испуг. Ноги с трудом слушались – ей казалось, что она проспала как минимум год, но ещё спустя несколько секунд она уже стояла у окна.

На кухне было темно, а снаружи, похоже, ещё и шёл снег. Она раскрыла окно и уставилась в ночь: ветер гнал по небу рваные облака, которые слабо подсвечивались уснувшим городом, было достаточно холодно, но главное – не было слышно никакого шума. В подворотнях завывал ветер, но не такой, как во сне. Обыкновенный, совсем не страшный зимний ветер. Совсем вдалеке человек топал по глубокому снегу – неуклюже и устало, как почудилось Соне по едва различимому звуку.

Она не стала закрывать окно. Ей казалось, что оно упрочняет связь с реальностью, что это небольшой, но последний мостик в настоящий мир. Спать дальше она посчитала совершенно невозможным и решила дождаться рассвета. Больше всего её пугало нарастающее безразличие – после сна о раскалённой впадине она боялась лишь его повторения, а весь остальной страх и все остальные эмоции стали словно картонными, ненастоящими. Постороннего страха было много, но он не проникал вглубь и не заставлял содрогнуться, в отличие от воспоминаний о пустоте. Соня очень не хотела думать о том, что видела, и что ощутила. К тому же иногда она ощущала покалывание и жжение в руках и боялась увидеть вместо них то же, что и во сне. Наконец, она просто села на пол спиной к стене и начала смотреть снизу вверх в окно – на кусочек ночного неба с летящими по нему облаками.

Ей было о чём думать, но большинство мыслей казались лишёнными любого смысла. Она словно видела калейдоскоп из различных воспоминаний своей жизни – одни становились малозначимыми, иные наоборот раздувались от важности и медленно, тяжеловесно плыли по своим делам. Ни красивым, ни интересным этот калейдоскоп не был: просто набор фактов, причудливо пульсирующий в её сознании. Соня задумалась, почему бросила учёбу в университете – это была одна из тех мыслей, которые было легко ухватить за хвост. Казалось, ещё год назад для ухода было столько причин, а теперь... Она вспомнила, как её будущая профессия с каждым днём теряла романтический ореол – его некогда светящаяся инопланетная пыльца становилась банальными китайскими блёстками, а затем и вовсе опала, обнажив всё неприглядное под собой. И разве этого было недостаточно, чтобы всё бросить? Минуту за минутой она продолжала пытаться вновь пережить те чувства, но отклика в самой себе не находила ни на одну мысль.

За этими размышлениями ей показалось, что время не идёт так, как ему положено, и рассвет упорно не наступает уже несколько часов. Не желая ни подтверждать, ни опровергать эту догадку, она отдёрнула ноги от снега, который нанесло из окна, закрыла глаза и вновь провалилась в сон.

Утром Соня поспешно собиралась на учёбу. Выбежав из дома со жгучей мыслью о том, что как всегда опаздывает, она тем не менее отлично помнила о том, что ей привиделось ночью, и об ощущениях, которые она не хотела бы пережить больше никогда. Старательно драпируя эту проблему рутиной (как, впрочем, и всегда), она сама не заметила, как едва не поскользнулась в луже, коварно скрывшейся за жёлтыми листами – начиналась осень и хотя было ещё тепло, дожди навещали город всё чаще, в основном по ночам. Чудом ей удалось проскользить и побежать дальше, но она даже не восхитилась собственной ловкости – внутри царил полный раздрай, а ночные воспоминания становились всё ближе.

Ворвавшись наконец в институт, Соня чуть не столкнулась с худощавым преподавателем самодовольного вида и растерянно остановилась. Судя по всему, это был период каникул – кроме них двоих, в просторном холле было не более двух-трёх человек.

– Простите, а вы что тут делаете? – поинтересовался он, поглаживая лацкан пиджака. – Через час здание закрывается и я не вижу никаких достаточных оснований, чтобы вам вот так бесцеремонно...

Дальнейшие слова словно утонули во вновь нарастающем в голове шуме – том самом, который был в её видении. Отполированный металлический значок на пиджаке преподавателя вдруг дал красный отблеск и она в тревоге обернулась к окнам. Снаружи ничего не изменилось, а шум начал постепенно уходить, так же неожиданно, как и появился. Её собеседник, тем временем, начал переходить на повышенные тона.

– Я её знаю! Стоп-стоп, – к ним подбежал суетливый аспирант. – У нас на биофаке учится... Вернее, нет. Стоп ещё раз. Год назад ты же ушла.

Его лицо неестественно карикатурно вытянулось от удивления, а Соня вдруг всё вспомнила – и то, что она действительно давно ушла из института, и даже то, что ещё ночью падал снег и ни о какой осени речи идти не могло. Всё это повергло её в такой шок, что сначала в глазах потемнело, а следом исчезла и ориентация в пространстве. Удара затылком об пол она уже не помнила.

Врача в медсанчасти института не оказалось. В помещении, куда Соню отнесли аспирант с сонным охранником, было очень сыро – на стенах даже отслаивалась штукатурка. Снаружи на ветру на фоне серого дневного неба гнулись голые ветки, которые за немытыми и кривыми стёклами окон казались хищными лапами не то неизвестного ископаемого существа, не то друидообразного монстра, какого-нибудь ожившего и не слишком дружелюбного дерева.

– Софья... Александровна... – медбрат в толстых роговых очках заполнял карточку, в которой надлежало описать все подробности происшествия.

– Софья Павловна, – поправила она.

– Без разницы, наугад, – медбрат перестал писать и поднял на неё взгляд. – Вы тут не учитесь. Я думаю, придёт врач, выбросит это. Скажет, вас как бы и не было.

– Как бы... Не было, – Соня облизала высохшие губы и поднялась на кушетке.

К ней с трудом возвращалась способность говорить. Судя по тому, что за окном было уже не так светло, как утром, но и не так темно, как вечером, она проспала полдня, при этом в голове всё ещё царил густой туман, а мысли снова разбегались в разные стороны, как пугливые призраки, которые видны только боковым зрением.

– Всё случившееся... Это шизофрения? – спросила она и сама удивилась, насколько безразлично прозвучала эта фраза.

– Почему сразу шизофрения? – медбрат вздохнул. – Услышали слово, бог весть что себе представили и...

Он замолчал, несколько секунд посмотрел на пациентку пустыми глазами, а затем дальше уткнулся в карточку и начал быстро писать. Как и в квартире, здесь отвратительно отчётливо стучали часы.

– Причин у такого состояния в теории достаточно, – продолжил он через несколько секунд. – Я не дипломированный специалист, чтобы ставить диагнозы. Идите и отдохните ещё, а если что-нибудь подобное повторится... Понимаете, да?

Медбрат вручил ей листок и снова вздохнул.

– Я описал то, что увидел, а остальное сами поясните. Я не знаю, поможет ли вам. Покажете доктору, если конечно к нему дойдёте.

– Звучит угрожающе, – она впервые за день улыбнулась краешками губ.

– Я просто думаю, вы не пойдёте. У нас люди не любят. Считают, сами поправятся, – без тени иронии ответил её собеседник.

При других обстоятельствах его манера выбрасывать слова из фраз, укорачивая их до минимума, вызвала бы у Сони раздражение, но сейчас ей было безразлично.

– Или считают, что уже не поправятся, – тихо добавила она, кивнула и сгребла в охапку пальто.

Уже перед самой дверью она вдруг услышала знакомый нарастающий шум и свист. Из-за тяжести в теле и в мыслях Соня не успела даже испугаться – просто медленно обернулась в сторону окна и увидела, как за ним множество искр летят снизу вверх в небо – уже совершенно тёмное. Ещё через миг она поняла, что и в кабинете стало темно, как ночью, а за столом никого нет.

Как выбежала на улицу, она совершенно не помнила. Вслед за валившим прошлой ночью снегом и осенним днём, который наступил с утра, за дверьми института её ждал летний вечер – обычный, тёплый летний вечер без всяких раскалённых углей и летящих в небо искр. Оглянувшись и ощущая, будто всё внутри оборвалось и до сих пор падает в бездны, Соня неровными шагами зашагала вдоль улицы, спотыкаясь о разбитую брусчатку и иногда держась за уличные фонари. Их круглые матовые шары, нанизанные на грубо выкованные металлические конструкции, неровно горели то желтоватым, то зеленоватым светом, иногда мигали, а иногда и гасли за её спиной, но успокаивали.

В глубине души она догадывалась, что всё происходит не просто так. Может, это случилось из-за чего-то забытого, а может и наоборот – из-за чего-то хорошо знакомого или даже нестираемого из памяти. Но вспоминать ей было очень трудно, а главное – не хотелось. Поэтому она больше не пыталась думать о причинах. Совершенно потеряв счёт времени, Соня дошла до своего некогда любимого места – пешеходной улицы со смотровой площадкой, которая расположилась на возвышенности над всем городом. Раньше она часто бывала здесь не одна, кроме того, десятки горожан отдыхали вечером именно тут. Но сейчас на смотровой площадке никого не было, а у заборчика, не дающего ненароком скатиться вниз по камням с высоты, всё заросло густой травой.

– Странно, – прошептала она непослушными губами. – Как же всё стало странно.

Соня облокотилась на почерневшие от времени деревянные перила, всмотрелась вдаль и поняла, что это конец. На огромном, гигантском пространстве, заполняя собой всё и врываясь в переулки, неумолимо нарастал адский шум – это вновь был свист адских ветров, это был ещё и монотонный, глухой стук, напоминающий ритуальные барабаны. Он неизбежно к ней подберётся, обязательно заполнит собой её всю, её мысли, её тело, её время. И тогда она сгорит без остатка. Ни у кого нет достаточно силы, власти или желания, чтобы отсечь уже несуществующие части её реальности, излечить и защитить оставшиеся, сохранить её мир. И осталось ли, что сохранять?

Она уже не помнила, с чего всё началось, но точно знала, чем всё закончится. Расслабив мышцы и окончательно прекратив о чём-либо думать, Соня легла на траву и закрыла голову руками. Прямо перед ней простирался вечерний город, только звучал и выглядел он уже не так, как обычно. Неумолимое шествие её личного ада продолжалось – словно поток лавы, он затекал ручьями в канавки улиц, захлёбывался в глухих тупиках, волнами разливался по проспектам. Распад нельзя было остановить – так же, как нельзя остановить набравшую скорость снежную лавину.

То, что ещё оставалось от её жизни, то, что теплилось внутри в стремлении однажды возродиться – надежда и воля, страх и вожделение, меланхолия и восторг – всё это быстро испарялось в непроглядное ночное небо. Такое же пустое, как всё, что осталось под ним.