Законы жанра

Сквозь причудливые искажения увеличивающих стёкол можно было рассмотреть, как в растворе шевелятся невнятные тела – некоторые вяло двигали жгутиками и даже продвигались относительно других, а у остальных жгутиков не было, а по форме они уже больше напоминали шары.

– Это последняя часть круга.

– Почему круга? Потом всё начнётся заново?

– Нет, – человек в засаленном, некогда белом халате вздохнул и отогнал своего гостя от микроскопа. – Это условность. Просто они к концу жизненного цикла начинают напоминать себя в начале жизненного цикла. Округляются, редуцируются внешние органы. Как бы этот... Круг замыкается. Понимаешь?

– Мне бы так, – мечтательно сказал его собеседник и плюхнулся на жалобно скрипнувший диван. – Накуролесил и на новый круг. Ну а что с ребёнка взять? А там новая жизнь, снова в садик, в школу. Никаких долгов, никаких обязательств.

– Женя, они умирают. Насмерть умирают, – человек в халате посмотрел на него так, словно хотел измерить ему взглядом температуру и убедиться, что он просто бредит.

– Тоже вариант, – мрачно ответил гость. – Так зачем ты с этими спирохетами возишься? Говоришь, они заразные?

Хозяин дома чуть не вспылил – он повысил было голос, но быстро вновь стал унылым, таким же, как цвет неба за окном, или выцветшие обои с абстрактными вензелями на стенах.

– Это. Не. Спирохеты, – медленно проговорил он, будто говорил с умственно отсталым ребёнком. – И какая тебе разница? Пить с тобой я не пойду, если ты не понял ещё.

И без того невесёлый гость окончательно поник, поднялся, схватил потёртую коричневую кожаную куртку со спинки стула, и вышел, не закрыв за собой дверь.

В этот день утром от Евгения ушла жена. Событие это было более чем ожидаемым – за все десять лет вместе они так и не стали друг для друга близкими людьми, а изначальная пропасть, заложенная её родителями, только выросла. История была банальна как день: рыжеволосая красавица из приличной семьи не оправдала ожиданий строгих мамы с папой и вместо более перспективных женихов выбрала начинающего владельца звукозаписывающей студии, дела которого так и не пошли вгору. Сокрушительным ударом, который, как казалось, переломал ей хребет и волю к жизни, стало рождение сына в условиях хронической нехватки денег. Однако в один прекрасный момент оказалось, что воля к жизни ещё не сломлена – а точнее, не сломлена воля к лучшей жизни.

Событие это произошло всё равно не так, как ожидал его Евгений. Встретив его у подъезда, она несла какую-то чушь, стоя с компактным собранным чемоданом и своим старым рюкзаком. Рассказывала о том, что, о том, что нашла человека, который её понимает, и с которым она теперь укатит не то в Лиссабон, не то в Копенгаген. Напоследок прижалась к лицу Евгения своей тёплой щекой на несколько секунд, подхватила чемодан и быстро зашагала из двора-колодца к свету, который источал узкий проход, где всегда пахло мочой и сыростью. А он так и остался стоять, не проронив ни слова. В тот момент ему неожиданно стало очень жаль себя – жаль, что с ним так несправедливо поступили, ведь он в сущности ничего плохого не сделал, а просто пытался прожить жизнь так, как это делают все. Но этот вариант не сработал.

«По законам жанра я должен был её застрелить», – подумал он, когда она уже скрылась и вдоль проспекта, кажется, мелькнуло такси, на котором она уехала.

Он проворачивал эти слова в голове, но понимал, что на самом деле не ощущает подлинной злости и тем более готовности хоть в кого-то стрелять. Он вообще ничего не ощущал, кроме безграничной жалости к себе, а ещё понимал: чем дольше так стоять на месте и любоваться собственными страданиями, тем хуже будет дело.

Поднявшись домой, Евгений обнаружил, что благоверная – уже, надо полагать, бывшая, и не «благо-», и не «-верная», – оставила ему записку, в которой подробно объясняла причины своего ухода. Подробно – только судя по длине послания; читать эту бумагу ему совершенно не хотелось. Он заставил себя осилить первые несколько абзацев из которых выяснил, что жена ещё ранним утром вывезла сына к своему новому мужчине, но обещает полюбовно решить все вопросы со свиданиями и даже привозить его к отцу на каникулы – если, конечно, тот возьмётся за ум…

Оцепенение проходило. Чем дальше он читал, тем больше его мысли заполняла злость – запоздавшая, но настоящая, жгучая. У него даже потемнело на миг в глазах, когда он понял, что встреча у подъезда была случайной и приди он чуть позже, то ему бы осталось лишь читать письмо, написанное скупым почерком на листке, вырванном из школьной тетради.

Послание он отправил в окно, не дочитав. Прошли, увы, те времена, когда у всякого был доступ к камину. Да и был ли когда-нибудь доступ к камину у всякого?.. А сам Евгений направился искать утешения к друзьям, которые предстали в его воображении в виде собутыльников – домашних психотерапевтов. Конечно же, в реальности всё оказалось скорее наоборот.

Друзья были немногословны и угрюмы. Евгений быстро собрал бинго из фраз «А я тебе говорил», «Знаешь, не удивлён» и их вариаций, и конечно же всякий раз вспоминал эти же физиономии, но уже изрядно пьяные, раскрасневшиеся, выстреливающие ему в лицо стереотипными пожеланиями и иногда капельками слюны – словом, это всё было много лет на его свадьбе. Настоящего сочувствия он не дождался – теперь все были принципиально трезвыми, озабоченными собственными проблемами и даже озлобленными, они словно отмеряли длину фраз, которую не жалко потратить.

Наконец, уже изрядно набравшись самостоятельно, Евгений направился к однокласснику, который стал микробиологом и с которым они даже никогда не дружили. Итог этой встречи его не удивил, хоть он и до последнего пытался направить её по своему сценарию, с каждой минутой становившемуся всё более фантастическим. Произошло нечто среднее между «прогнали» и «сам ушёл», но эта середина была ужасно нестабильна, как плавающее бревно, по которому надо пройти на состязаниях; из неё было легко склониться к любой из крайностей.

Евгений плыл в тускнеющем свете и неспешно перебредая с одной улицы на другую, думал о том, как несправедлива жизнь, которая частенько выдаёт удар за ударом, но никогда не осыпает удачами с такой же частотой. Вокруг него одна за одной зажигались вывески и это было первое, что его хоть немного развеселило за вечер – уж слишком всё казалось похожим на драматическую часть кинофильма.

«По законам жанра я и должен бродить вдоль неоновых вывесок под грустный сиротский блюз, – подумал он. – И по тем же законам завтра будет день, полный приключений, если только не наступит полная темнота и в ней не зажгутся слова “Прошло 5 лет”».

Со временем повсеместный, но слабый свет из чужих окон окончательно сменил небесное освещение, над головой воцарилась абсолютно непроглядная тьма. Стараясь не глядеть вверх, Евгений устроился на скамейке в парке и с тупым выражением лица смотрел вдаль. По пути он обзавёлся ещё одной бутылкой портвейна, поэтому вечер, можно сказать, только начинался, но настроение с грохотом укатилось куда-то за тараканьи плинтусы пыльных чертогов его разума – кажется, всё было даже хуже, чем полагается в такие моменты. В сумбуре, несмотря на это, начали проступать вполне отчётливые мысли.

Вопрос «Почему?» быстро сменился вопросом «Почему я?», а вскоре трансформировался в примитивное «Почему так погано?». Портвейн не приносил облегчения и к тому же нагрелся, но наверное, с ним было легче, чем без него – по крайней мере, рассудком не овладела безраздельная тьма, из которой есть лишь один выход. Было понятно, что тьма просто не из торопливых, что она лишь отступила на день-другой, но сужение личного горизонта планирования – безусловно один из самых эффективных способов психики защитить своего бестолкового носителя от себя самого.

А сколько же, в сущности, было правильного и неправильного в происходящем? Евгений продолжал мучительные попытки думать о случившемся конструктивно. Не случилось ли так, что его судьба оказалась щепкой в море, охваченном штормом? И тут уж гляди в оба, куда выбросит – можно оказаться на благодатном берегу, можно пойти на дно. Нельзя только с этим ничего сделать.

Размышления Евгения прервал человек, который осторожно, как будто тайком, перелез через заборчик и зашагал по газону к крупному каштану со стволом обхватом в добрые метров пять. В другое время за несколько секунд у Евгения родились бы десятки предположений о том, что делает этот человек, но пока он просто смотрел, что происходит. Незнакомец воровато оглянулся, но очевидно не заметив, что за ним наблюдают, некоторое время пошуршал с фонариком в траве и начал как будто тянуть на себя дерево. А точнее, что-то, прикреплённое к дереву. Спустя несколько секунд его усилия увенчались успехом и он отворил узкую дверцу, замаскированную под часть ствола. Оттуда разлилось неяркое голубоватое свечение.

– Вот это фокус! – у Евгения округлились глаза.

Человек между тем с трудом, но быстро пролез за дверцу и захлопнул её за собой. Источник голубоватого свечения исчез.

В другое время Евгений никогда бы не пошёл туда, куда его не звали. Но поллитра бурой жижи, принятой перорально, сняли все ограничения, добавили наглости и оптимизма, и теперь вся эта гремучая смесь неуверенно поднялась на ноги и потащилась вслед за незнакомцем. Долгое время Евгений обшаривал ствол каштана и не мог ничего найти, но тут его глаза, привыкшие к темноте, всё же заметили, что в нескольких местах из ствола пробивается совсем малозаметный свет. Он обнаружил металлическую ручку, которая выдвигалась на шарнире, а в закрытом положении была прикрыта корой. Матерясь, и сбивая пальцы в кровь, он с трудом её вытащил, потянул на себя, упёршись ногой в дерево. Люк с трудом, но открылся – за ним был крутой спуск вниз. На его земляной поверхности кто-то лопатой изобразил ступеньки, но видимо, очень давно – со временем их грани сточились и у посетителей этого места были все шансы загреметь вниз. Голубоватое свечение издавала лампа, расположенная в конце спуска.

Евгений был так ошарашен увиденным, что совсем забыл закрыть тайный ход – он немедленно протиснулся внутрь, с горем пополам спустился, пару раз едва не полетев кубарем вниз. Наконец, он упёрся в запертую деревянную дверь с выглядящими старомодно металлическими усилителями.

«По законам жанра тут должна быть волшебная страна», – подумал он и прислушался.

За дверью были слышны голоса. Разобрать речь не удавалось, причём главным образом из-за шума в голове. Евгений тряхнул головой, подобно быку на корриде, и требовательно постучал.

Голоса за дверью затихли.

– Я очень расстроюсь, если тут не волшебная страна! – заорал он и начал колотить сильнее.

Дверь не поддавалась никаким ударам и даже не прогибалась, но Евгений выходил из себя всё больше и колотил всё сильнее. Во время очередного удара его кулак провалился в пустоту, а сам незваный гость едва не упал, но устоял на ногах. Вокруг всё ещё не было ничего видно и даже голубая лампа куда-то делась.

– Кто здесь? – возмущённо закричал он. – Куда вы меня заманили?

– Да нахрен бы ты тут сдался, заманивать тебя ещё, – спокойно ответил кто-то из темноты.

Спустя миг Евгений получил такой силы толчок, что в голове болезненно потемнело. От удара он полетел в обратном направлении, едва только успев подумать, что так и шею можно сломать. Очень даже вероятно сломать. Ещё один удар, на этот раз уже о землю, не заставил себя ждать, и на нём все лишние мысли прекратились – наконец, прекратился шум в голове. Прекратилось вообще всё.

Евгений очнулся на холодной земле, у него чудовищно болела голова, а унылый дневной свет, равномерно рассеянный беспросветными и тяжёлыми серыми облаками, тоже был мучительно невыносим. Только холод заставил его подняться, а заодно и моментально получить выброс адреналина – когда он спустился, снаружи было всё-таки лето, а сейчас ему казалось, что температура воздуха опустилась ниже нуля. И он не ошибался: на деревьях не было ни единого листа, а обстановка вокруг скорее напоминала раннюю весну, чем август.

Он обнаружил себя в пустом парке, который впрочем был достаточно странным: вдоль каждой дорожки стояли ограждения из плохо сваренных труб нетипично большого диаметра, некоторые из деревьев возносились в небо слишком высоко – так, будто им было не менее полутысячи лет, форма веток тоже не слишком напоминала что-то знакомое. Земля местами была слегка запорошена инеем. По одну сторону разместились городские многоэтажные здания, а по другую – ещё один парк, отделённый широким проспектом, на котором, впрочем, не было ни одной машины. В стороне города виднелся исполинских размеров рекламный экран, но как Евгений ни старался, он не смог разглядеть ни одной буквы на нём – они складывались в причудливые закорючки, напоминающие арабскую вязь, но в более строгом, прямоугольном стиле. Евгений подумал, что после удара по голове, вероятно, он просто не может нормально сфокусироваться.

Подниматься не хотелось. Более того, это казалось самым категорическим недопустимым, хоть и неизбежным вариантом развития событий – так же, как подниматься в школу зимним утром часов в семь, когда за окном ещё темно и крупными хлопьями валит снег.

Всё это время в его голове уже зрели совершенно дикие теории: а что, если он попал в некую параллельную реальность, где наконец получит свой шанс начать всё сначала? Так бывает, когда извечное шутовство становится частью характера.

«По законам жанра, только здесь я и начну начать жить по-настоящему, – думал он наполовину всерьёз, а наполовину, чтобы себя успокоить. – И теперь всё, вообще всё будет иначе. Как в «Футураме», а может даже и лучше».

По одной из дорожек вдоль соседнего парка шёл одинокий, слегка сгорбленный человек в сером пальто. Евгений обрадовался: есть хоть кто-нибудь живой, чтобы можно было расспросить, куда он попал. Он с трудом поднялся, стряхнул себя иней и грязь – не хотелось начать знакомство с новым прекрасным миром с того, чтобы опозориться перед случайным прохожим – и ковыляя, побежал в сторону своего потенциального спасителя. Чем ближе он к нему подбегал, тем выше оказывался этот прохожий, а когда Евгений понял, что в нём есть даже не два, а два с половиной, а то и три метра роста, он остановился в десятке шагов. Мысли его, впрочем, летели быстрее, чем ноги, и помешкав несколько секунд, он решил для начала окликнуть великана-незнакомца.

– Уважаемый! Уважаемый, вы не подскажете мне?..

Прохожий остановился и неестественно резко замер, а спустя секунду обернулся и выпрямился, став совершенно гигантским. И тут Евгений понял всю свою ошибку, в долю секунды преисполнившись доисторически-животным, парализующим ужасом. Исполин оказался вовсе не человеком, а точнее не совсем человеком. В его сером пальто насчитывались четыре рукава, из трёх торчали отвратительные зазубренные конечности коричневатого цвета, а четвёртый был завязан в узел. Наиболее омерзительной оказалась голова – помесь бульдога с муравьём. Её хищная форма напоминала о пришельцах из фильмов, но если те были хотя бы гуманоидами, то это существо принадлежало совершенно к другому классу, о чём красноречиво говорили четыре фасеточных глаза, обрамлённых десятком сочленённых усиков разной длины, и расположенный под ними совершенно чудовищный «двухэтажный» ротовой аппарат. В нижней его части обвисшие складки местами продырявленной кожи прикрывали многочисленные зубья, похожие на старые, заржавевшие сабли.

Человек-насекомое не стал долго размышлять – его ротовой аппарат раскрылся и из него выскочили два щупальца, которые обвили Евгения за шею. Одно из них молниеносным движением взрезало шею, а второе, оказавшееся более широким, присосалось к затылку Евгения, несколько раз дёрнуло голову, отделило её и быстро доставило в широко расставленную пасть монстра. Существо задёргалось, проталкивая добычу внутрь, выставленные наружу жвалы затряслись, но вскоре пасть сомкнулась окончательно.

Лишившееся головы тело так и не успело получить команду о том, чтобы расслабить или напрячь мышцы, и простояло несколько секунд в прежнем положении. Слегка зазубренные края шеи моментально стали багровыми и Евгений рухнул, заливая бурным потоком алой крови мёрзлую весеннюю землю.

«Тоже в своём роде законы жанра», – подметил про себя человек-насекомое, старательно проталкивая откушенную голову в пищевод, а затем пошёл дальше, что-то весело насвистывая параглоссами.